..ти, в Музее Калинина я работал с одним очень милым молодым человеком по имени, ну, скажем, Игорь, который впоследствии стал великим русским писателем. Как Толстой…
Но в то время никто не знал, что он станет великим писателем. И я этого тоже не знал. И когда он приносил мне почитать свои стихи, я ему честно говорил, что они чудовищны. И сердечно просил больше никогда и ничего не писать. Никогда и ничего! А он меня не слушался. Он думал, наверное, что я это говорю из зависти. И всё равно писал. И приносил. Нарочно! Мне назло...
Потом он из музея уволился вчистую и стал тунеядцем. То есть принялся сочинять прозу. Причём такую непристойную, что её никто бы в те времена не напечатал. Ну, если только в переводе на суахили. Мне он её уже не приносил, и помешать ему я теперь никак не мог. Поэтому проза у него стала выходить совершенно замечательная. И он даже сумел сказать новое слово, в литературе…
…Это было слово «наджопник»…
…И поэтому, как только в стране отменили цензуру, его сразу же заметили. И благословили. И стали публиковать. И перевели на восемнадцать языков мира, включая, возможно, и этот самый суахили. Так он стал великим русским писателем.
Но мне Игорь чёрствости и зловредности не простил. Спустя некоторое время он написал на меня пасквиль в газету «Ещё!». Была такая газета, её закрыли потом, за порнографию. Или не закрыли?.. Нет, сперва, кажется, закрыли, а потом снова открыли. Поскольку выяснилось, что это не порнография, а постмодернизм. Ну, типа, как у В.Сорокина. Или, вернее, наоборот – не как у В.Сорокина… Ну, не важно…
…Собственно пасквиль-то был направлен не то, чтобы лично против меня. Игорь поливал там своей порномодернистской грязью весь музей, его дружный коллектив и даже самого кормильца, Михал Иваныча.
Я же в его опусе только упоминался, да и то под другим каким-то именем. Но, несмотря на это, был узнаваем. И мстительный Игорь ухитрился-таки меня оклеветать, приписав мне совершенно неправдоподобные сексуальные подвиги.
Одни сексуальные подвиги я совершал якобы прямо на токарном станке М.И.Калинина, привезенном с Путиловского завода. Причём партнёршей моей, по версии Игоря, была наша немолодая уборщица Таня, страдавшая к тому же синдромом Дауна. А другие сексуальные подвиги я совершал будто бы непосредственно в кабинете директора музея, прямо на антикварном письменном столе. Причём там, на столе, они, подвиги, совершались мной совместно с хозяйкой указанного кабинета. Хозяйка же эта, совершенно замечательная, между нами говоря, женщина, достигнув пенсионного возраста, была направлена в наш музей на синекуру. Из горкома партии, где работала, правой рукой самого товарища Гришина…
...Приятно, конечно, что Игорь изобразил меня в виде своего рода сексуального Геракла. Но! Официально заявляю и клянусь: это всё гнусные и не имеющие под собой никаких реальных оснований инсинуации!.. Позорящие, к тому же, не только меня, но и вполне добропорядочных женщин…
...Что же касается станка и прочих гадостей, то описанное даже технически невозможно. Ты, вообще, представляешь себе токарный станок? А товарища Гришина? Ну вот! Надо ли ещё что-то доказывать?
... Уж если и были какие подвиги, то совершались они совсем в других местах… И с другими женщинами. …И не мной…
...Впрочем, я Игоря всё равно потом простил...
…Ну, почти…
|
