Соловей тем временем лежит на насыпи. Тухнет помаленьку. Утром идет обходчик. Человек какой-то лежит. Он наклонился посмотреть, глядь, а тот уже и не дышит. Опа! …Трупешник.
А обходчик, значит, последний день работал перед отпуском. Тоже на юг намылился с женой, и билеты уже взял. Думает, сейчас сообщишь, затаскают. Кто, да что, да не ты ли его убил? Какой уж там отдых будет. Билеты только зря пропадут.
Короче, сбегал он за тележкой, погрузил на неё покойника и оттаранил его в лес. А там карьер какой-то был. Песок что ли добывали? Он бедолагу туда и вывалил. А сам с женой в Адлер полетел, на море.
Проходит сколько-то времени. Машина едет по тому месту. По дну карьера. Военная. А в ней тоже лейтенант и три солдатика: один за рулем, двое в кузове. Дело к вечеру, смеркается. Машина у них вдруг, раз! и подпрыгнула. Что, думают, такое? Остановились. Лейтенант вышел посмотреть, а там кто-то лежит. Мать честная, человека задавили! Они его в кузов скорей и - в больницу. Понадеялись, можно спасти.
А из приёмного покоя выходит к ним, значит, доктор. Пьяный в зюзю. Они в тот день юбилей чей-то справляли, ну и накушались, ясное дело. А этот самый тверёзый оказался. Вообще-то он был прозектор, на самом деле. Который вскрытие трупов производит. Но тут очки нацепил, щеки надул - главврач да и только.
Так, в чём дело, товарищи? Они ему объясняют. Где больной, спрашивает прозектор? Вот лежит. Тот посмотрел, губами пожевал, пульс пощупал и говорит. Так-так, говорит, всё понятно. Состояние тяжелое. Но жить, надеюсь, будет. В операционную его, быстро! Сейчас буду реанимировать...
Ну эти принесли. Раздели. Положили. И в часть поехали. А прозектор окончательно окосел и стал Соловья скальпелем пластать. Пластал-пластал… Разуделал так, что мать родная не узнает. Потом притомился бедняга, на пол рухнул и заснул.
Просыпается утром. Смотрит, нехорошо как-то получилось. Зарезал спьяну человека насмерть. За это ведь и посадить могут. Как-то надо из положения выходить. Он его тогда оформил как неопознанного дохлого бомжа, диагноз какой-то впаял и в морг.
Эти утром звонят, доктор, как там, мол, наш пострадавший? А он им и говорит, да все нормально. Зря только в операционную таскали. Я пока инструменты мыл, он в себя пришел. В общем, зеленкой помазал и домой отпустил.
Те обрадовались. Прозектор к жене пошел. А распотрошённый лейтенантский труп лежит, значит, в мертвецкой на столе. И сторож тамошний сидит рядом. Три стакана принял и с ним, с покойником то есть, разговаривает. Привычка у него такая была. Ишь, ведь, жизь-то, говорит, какая. А, Вася? Не успеешь только, а она уж - эва! Вот взять хоть тебя. Мог ли ты, советский офицер, вчера себе представить, что будешь здесь в морге лежать? Не мог! А лежишь. Эх ты, мудила.
Сторож этот по жизни был умудрённый человек. Почти философ. Выпил бутылку - за другой побежал. Возвращается минут через двадцать, садится, наливает ещё стакан. И говорит опять покойнику, ну что, мол, Вася? Выпить-то хотца небось? А вот не можешь. То-то. И опять его мудилой обозвал.
А этот самый «Вася» вдруг приподнимается так на локотке и говорит ему спокойненько, ну почему «не могу»... Не хочется мне просто, и всё. И тебе не советую. Плохое это дело. Очень для здоровья вредное.
Сторож глаза закатил и упал без памяти… А лейтенант встал себе и пошел. В чём мать родила.
|
