Такая вот смешная история приключилась. И хоть были все её действующие лица, вне всякого сомнения, людьми душевнобольными, ни один из них в сумасшедший дом так и не попал, между прочим. А попал в него, между прочим, - я. Где и нахожусь в настоящее время.
Бывшие мои коллеги, которые в настоящее время меня здесь держат и как бы лечат, всё пытаются мне доказать, что эти мои записки никому не нужны. А мой психиатрический взгляд на историю и культуру вообще неверен. И непатриотичен. Да и не нов. Ломброзо, Фрейд, старо всё как мир... Даже с узко профессиональной точки зрения, говорят, вы не правы, коллега. Гипердиагностика, мол, это всё.
Не знаю - не знаю. Может и гипердиагностика. Но ведь не за гипердиагностику же меня сюда упекли. Правда? Не упекают у нас за гипердиагностику. Не за гипердиагностику у нас упекают.
И вот ещё что говорят мои бывшие коллеги. "Даже если бы вы и были правы, коллега, - говорят они, - то грешно глумиться над больными людьми. А вы, извините, глумитесь. И самому же вам это не на пользу".
Я глумлюсь?!! Мне ли глумиться?! Над кем?! Я же люблю их всех. Люблю! Кто бы я был без них? Да и все мы? А что смеюсь... так ведь сквозь слёзы... Это я душу свою так спасаю. От этого самого сумасшествия. Потому что лишь только я перестаю, как вы изволили выразиться, "глумиться", сразу тоска такая наваливается. Такая тоска! В голову мысли ужасные лезут. Перед глазами картины встают. Одна другой страшнее.
Весь мир предстаёт как какой-то огромный клубящийся нарыв... Вы посмотрите вокруг! Вы только посмотрите! Сколько боли и страдания! Да-да, господа, страдания! А все эти "гении человечества" - это же его главные жертвы. И они же его главные организаторы. Хотя и невольные. Вот ведь что получается!
Говорил Достоевский несусветную чушь, что, страдание, мол, необходимо. Что оно человека совершенствует и прочее. Насчёт совершенства не знаю, но как представлю себе его, Достоевского, собственную жизнь и его, Достоевского, собственные страдания, так меня же мороз по коже продирает!
Ну сами посудите. Вот живут мальчик и девочка. Она тонкая, хрупкая. Светится вся изнутри. Первая детская любовь. Идиллия. "Посмотри, Феденька, какой красивый цветочек!"
И вот однажды утром Феденька выходит в садик погулять, а она там лежит на травке и лицо у неё серое. А изорванное платьице в крови. ...Пьяный бродяга изнасиловал. До смерти. Представляете ужас, который она перед смертью испытала? А он что чувствовал?..
...А папочка у него был психопат... А мать умерла. А вскоре и отца кто-то убил...
...В юности попал в дурную компанию. К петрашевцам этим самым. Фурьеристам нашим доморощенным. Прочитал там дурацкое письмо Белинского к Гоголю. Сдуру прочитал. И за это ему сдуру вкатили смертный приговор. Представляете? Что он чувствовал перед казнью? Там, на эшафоте? ...А потом оказалось, что казнь - это не казнь, а царский розыгрыш. Шутка. Молодцы у нас цари! Да и не цари тоже молодцы...
Тюрьма, каторга, ссылка. А он ведь живой человек! Да и больной к тому же.
А жена-истеричка? А шлюха-Аполлинария? Смерть детей... Нищета... Ну сколько можно валить на одного человека? Как же он всё выдержал? Как пережил?
Вот представляю себе всё это и думаю. Ну почему, думаю, я не Бог? Почему не могу его избавить от этих мук?
...А ещё видится мне гибель последнего русского царя. Он был человек глупый и слабый, конечно. Но разве же можно было его так наказывать? Нет такой вины, чтобы так наказывать. Не бывает такой вины. Не может такой вины быть! ...А детишки?! За что детишек?!..
...А библиотекарь Фёдоров? А Пушкин Александр Сергеич? А основоположник космонавтики Циолковский? Их за что жизнь мордовала? За что?.. …Так что глумлюсь-то над ними не я. Кто-то другой над ними глумится…
Как подумаю о Ленине. О Клюеве. Об Александре II. О красных и белых. О мамочке своей. О сиротах, инвалидах, бандитах, воинах-интернационалистах, зэках, алкоголиках, их детях, о жертвах маньяков, о самих маньяках, о людях вообще...
Как подумаю о б о в с е х! И начинаю безостановочно плакать. Плакать и кричать. "Господи, - кричу, - Господи, ну почему Ты всё так ужасно устроил?! Ну почему?! Почему, Господи?!"
И никакие глупые теодицеи меня не утешают. Нет, не утешают! Выдумки всё это. Зачем мне теодицея, если есть смерть? Боль? Если я не понимаю смысла? Зачем?!
И что это за вздор о детской слезинке? В нашем-то мире? Который просто построен весь на детских слезах и детских костях. Потому что все мы в сущности - дети. Может быть, и грешные. Но ведь дети! Эх, Фёдор Михалыч, Фёдор Михалыч...
Ну пусть мы, грешники, - ладно. А младенцы за что мучаются? Из-за чего младенцы? Из-за того, что кто-то когда-то где-то не то яблоко съел? Неужто за это? Не верю! Не верю и всё тут! ...А если и в самом деле за это, Господи... то… извини...
Все теодицеи - это чьи-то бессильные умствования и больше ничего. Ты нас мучаешь, Господи, да мы же ещё и виноваты. Здорово у Тебя получается...
А может быть единственная убедительная теодицея - это атеизм? А, Господи?
Но зачем же тогда была Голгофа? Зачем она была? И почему были ещё тысячи других голгоф? И будут еще тысячи? Почему вся наша история, вся наша жизнь - одна сплошная Голгофа? Почему?! Ради чего? Зачем?! Зачем?!! Зачем?!!!
…Ах, как же душа-то болит. Что же она так болит-то? Кричу я - кричу. Плачу - плачу. И не могу остановиться. Потом придёт сестричка. Сделает укол. И я успокоюсь. И засну. А за окнами пурга, пурга...
И снится мне, что все мы - дети. И летим, летим сквозь время на огромном голубом корабле.
Летим в какую-то другую вселенную. В новый мир. Где синее небо и белые облака. Где все будут счастливы. И все вдруг воскреснут. И где сбудется всё, о чём мечтали эти несчастливые мудрецы. Все эти одинокие мечтатели. Да так сбудется, как они даже и не мечтали...
Но это ведь сон... Мечта... Неужели только сон, Господи?
|
