Потом они ещё немного выпили и закусили огурцом. И ещё выпили немного. А потом к Фёдорову зашёл сосед. Он был неимущий студент-этнограф лет пятидесяти. И фамилия у него была - Костоедов.
Этот неимущий студент Костоедов был завзятый наркоман и токсикоман. Раньше он даже имел дома специальный кальян, с помощью которого он раньше курил опиум.
Но после возвращения из экспедиции в Америку, где он изучал великую наркотическую культуру индейцев, неимущий студент Костоедов перестал курить опиум, а приобрёл привычку жевать сушёные мухоморы. От этого он даже иногда впадал в транс.
И вот этот неимущий студент Костоедов забрёл на огонёк и принёс с собой ещё два штофа «Смирновской». И поэтому все очень обрадовались. И они немного выпили. А Циолковского всё не было и не было. И тогда они стали опять обсуждать его великое изобретение.
И вот чревный литератор Розанов сказал. «А мне, господа, - сказал Розанов,- очень понравился рассказ про пароход с философами. Это московская еврейская община хорошо выдумала! Представляете? Море, чайки, дельфины... А они, мудрецы эти, плывут себе в хорошей компании и разговоры разговаривают. Хотел бы я среди них оказаться и есть свою честную фаршированную рыбу».
Тут все закричали, что московская еврейская община здесь совершенно ни при чём. А Достоевский пробурчал, что она всегда при чём, поскольку без израиля, мол, у нас никакое дело обойтись не может. Ну вот просто никакое.
Но все сказали, что хоть в данном случае обошлось и без израиля, но они тоже хотели бы на этом пароходе оказаться. Даже Толстой, который точно знал, что он до этого времени не доживёт, мечтал на этом пароходе оказаться.
И тогда философ Соловьёв сказал: «А кто нам мешает, господа, - сказал Соловьёв, - без всяких там общин и всяких там "больвшивиков" взять да и нанять пароход? Крейсер лучше всего. И поплыть куда-нибудь тоже к чёртовой матери. В Египет например. Тем более, что у меня там свидание назначено». Сказал и захохотал страшно.
Достоевский сказал: «Это, господа хорошая мысль. Я поговорю о ней с Победоносцевым. Ему точно понравится. Может, он под это общее дело у Государя даже денег выхлопочет».
Тут все обрадовались: «Вот было бы славно! Только зачем же нам в Египет? Ведь там же египтяне живут. А египтяне - те же цыгане. Обворуют, и вся недолга. К тому же лопочут по-своему. Нет, не нужно нам в Египет!»
-На вас, господа, не угодишь, - сказал Соловьёв и захохотал страшно. - Не хотите в Египет, давайте просто так плавать взад-назад. В этом ведь тоже есть нечто... мистико-эротическое. А к тому же ведь куда ни плыви, всё равно, в конце концов, приплывёшь в Alleinheit. Поэтому поплыли всё равно куда. Хоть бы и взад-назад.
Тут все не согласились. И стали громко спорить. А философ Соловьёв при этом хохотал страшно. И вдруг неимущий студент Костоедов, поднял палец к потолку, да как закричит: «Необитаемый остров, господа! Необитаемый остров!"
Тут все посмотрели вверх и недоуменно замолчали. «У меня есть на примете один такой островок, - снова заговорил Костоедов. - Во время экспедиции его случайно обнаружил. Для себя берёг, господа. Но раз пошла такая пьянка... Для общего дела ничего не пожалею. Эх, русский я человек! Есть на примете. Есть. Для себя берёг, господа. Но для общего дела...»
-Ну и что же мы будем на этом вашем острове делать? - ядовито спросил мистический поэт Блок. Кокосы разводить с ананасами? Или господина Жюля Верна представлять? Тогда нам нужно выбрать, кто будет изображать капитана Немо. Да вот хоть Василий Васильевич, чем не капитан Немо? А? Ха-ха-ха!
Но никто не засмеялся. Только Соловьёв захохотал страшно. А Блок продолжал:
-Нет, господа! Лучше мы там образуем колонию. Ну да вот как древние греки. Да-да! Колонию Радости И Свободного Труда! Будем в этой Трудовой Колонии жить и радостно трудиться. А по вечерам будем читать стихи, танцовать в лавровых венках и петь вакхические песни.
-Во-во!- подхватил буревестник революции Горький, - толькО надО с сОбой ещё Охрану прихватить какую-никакую. И Федьку Шаляпина. У него гОлОсина-тО славный. Ох славный... Куды там древним грекам!
И загОлосил, как пьяный гОршечник: «Сла-а-внОе мо-ре - свЯ-щен-ный Бай-ка-а-л. Сла-а-вный кОра-абль - Омулёвая бочка-а...» Но до кОнца Буревестник эту славную песню не дОтянул, пОскольку от умиления вдруг взял да и разрыдался.
-А для хореографии, давайте Нижинского возьмём,- сказал просто поэт Клюев. - Он ведь тоже, «куды там древним грекам»...
-Ещё бы баб хорошо добавил граф Толстой-младший. - Захватим баб? А то без них как-то не того... Как ни крути, а плоть она и на Луне плоть. Ей удовлетворение требуется!
-"УдОвлетвОрениЕ трудящихся - есть делО рук самих трудящихся!", как писал критик БЕлинский писателю ГогОлю в свОём ОднОимённом письме, - внушительнО сказал Буревестник.
-Ох, не надо бы баб. Ох не надо бы...- раздумчиво произнёс библиотекарь Фёдоров. - Ох, чует моё сердце...
-Да погодите вы с вашими бабами! - закричал в сердцах писатель Достоевский. - Тут о Человечестве сердце болит. А у них всё одно на уме... О простых-то людях кто будет печься вместо нас? Когда уплывём-то. А? Народную-то ниву кто будет вспахивать? К Истине-то, Добру и Красоте кто призовёт? Думали вы об этом когда?
-Не стоит желать добра миру, ибо сказано, что он погибнет! -злобно выкрикнул из угла злобный византиец Леонтьев. И злобно замолчал.
-Не знаю, господа, не знаю! - сказал мистический поэт Блок,- лично меня этот наш «народ-богоносец» давно уже из себя выводит. Ходишь в него, ходишь, печёшься об нём печёшься, а ему всё трын-трава, только бы водку пить да палить спьяну что ни попадя. А на гуманизм ему наплевать. Вот пусть сам теперь, без нас, и поживёт. А мы поглядим... Это ему не водку пить.
-Нет, господа! Мы создадим не просто колонию,- вдохновенно сказал эзотерический художник Рерих, - Мы создадим новую страну. Ага. Страну мудрецов. В тонком плане, так сказать. И это будет наша русская Sambhala. Представляете? Sambhala, господа! А? И ехать никуда не надо. Устроим rite de passage, да и всё... Rajasuю какую-нибудь. В тонком плане и создадим.
...А мы с вами все будем русскими Mahatmaми. Ну вот просто все! Ага. И будем оттуда руководить Человечеством. Духовно, так сказать. С помощью ahimsы какой-нибудь. Вот всех к торжеству гуманизма-то незаметненько и приведем. А? Духовно...
Ну с этим все, конечно, согласились. Даже писатель Достоевский почему-то согласился. А пока, в грубом плане, решили выпить водки. Тем более, что Циолковского всё так и не было.
Но когда водка уже была разлита, выяснилось вдруг, что огурцы закончились и закусывать, стало быть, стало нечем. Все, кроме писателя Достоевского, стали чертыхаться. А литератор Розанов захихикал своими гнилыми зубами и сказал жорж-сандически: «А вот сейчас бы рыжичков солёных!»
Услышав это, неимущий студент Костоедов сказал: «Рыжичков-то у меня нет, а вот весёлками квашеными побаловать могу! А рыжчиков - нет."
-Что это за весёлки такие? - загалдели все.
-Да грибы такие я заготовляю. «Phallos vulgaris» по латыни. А по простонародному - весёлка. Вид-то у них препоганый, но зато вкус отменный. Вот я их и заготовляю. Квашу по особливому индейскому рецепту. «Phallos vulgaris» они называются.
-А какой-такой у них вид?
-Да на срамной уд они похожи. Такой и вид. А головка вся в крапинах, как у мухомора. Очень сифилис напоминают-с. Потому, что там тоже всё в крапинах, говорят. Вот они его и напоминают-с.
-Ну ты скажешь, сифилис!- засмеялись все. - А не отравишь нас этими фаллосами?
-Никак нет-с. Я уж третий год ими питаюсь. Жив пока. А питаюсь, между прочим, третий год. Но, как видите, не помер.
-Ну если ты у нас такой грибной человек, то мы тебе верим. Тащи сюда свои мухоморы!
И тогда неимущий студент Костоедов сходил и принёс бадейку этих весёлых грибов. И все стали их рассматривать. Соловьёв же при этом хохотал страшно. А потом вдруг сделался мрачным и сказал: «Нет, господа, что вы мне ни говорите, а эрос - великая стихия. Вели-и-икая!»
Тут все стали пить «Смирновскую» уже под грибочки, и всем это очень понравилось. Потому что вкус у них, у грибов, и правда, был преотменный. А Циолковского всё не было.
И когда они допили последний штоф «Смирновской» и доели последний мухомор, стало всем вдруг необыкновенно хорошо. Все расположились, кто где смог, и стали блаженствовать. На кухне наступила нежная, волнующая тишина. «Вот... Городовой родился, - с тихой радостью промолвил кто-то. - Хорошо сидим!»
|
